Письма из Караганды
Письма Лидии Густавовны Багрицкой-Суок (1895-1969) относятся к тому периоду, когда она была освобождена из лагеря (знаменитый АЛЖИР) и оказалась в ссылке в соседней Караганде. Как известно, она была репрессирована в середине 1937 г. в результате ее попыток заступиться за арестованного В.И.Нарбута, мужа ее младшей сестры Серафимы, обвиненного в украинском национализме. Известие о смерти на войне своего сына, поэта Всеволода Багрицкого, корреспондента фронтовой газеты, она встретила там же, в лагере. Корнелий Зелинский нашел ее после выхода из заключения и старался помочь с изданием стихов сына, с получением разрешения вернуться в Москву. Но в итоге Лидия Густавовна решила остаться в Караганде. Она вернулась в столицу только в 1956 г.
Письма Лидии Густавовны Багрицкой Корнелию Зелинскому (Караганда, 1947 )
Из фондов Российского государственного архива литературы и искусства
РГАЛИ 1604-1-485-5
[Караганда, 12 января 1947]
Дорогой Корнелий Люцианович, я не буду благодарить Вас за все, что Вы для меня делаете, потому что это выглядит убого. Мне хочется рассказать Вам следующее. Несколько времени тому назад в моем воображении встала такая картина прошлого: Кунцево, озеро, дерево на берегу, на котором, на разветвлении, сидите Вы и разговариваете с Эдей, и я с Севой тут же. Воспоминание было очень ярким – я ясно вспомнила выражение Вашего лица, костюм. Такое ощущение дает фотографический снимок, если на него смотришь редко. Мне захотелось прочесть Вашу статью из альманаха о Багрицком, что я и сделала. Спустя два или три дня после этого воспоминания я получила первые известия из Москвы – вашу телеграмму. Это похоже на мистику. Я думаю, что это не изученная еще передача мыслей на расстоянии. Доходит быстрее телеграммы. Как бы то ни было, я была потрясена.
Я никогда добровольно не отказывалась от своей прошлой жизни, но судьба сложилась так, что никто не отвечал на мои письма, а я писала в разное время разным людям. Как то не верилось, чтобы ни одно письмо не дошло по адресу. Я стала думать, что от меня все отказались, а Сима умерла, потому что с 42 года и от нее я больше ничего не получала. Последнее, что я получила, это было известие о гибели моего Севы от его редактора Румянцева. У меня много Севиных писем, удалось сохранить все до одного. И много его стихов, он часто в письмах посылал мне их. Возможно, есть и такие, которых у Вас нет. это будет замечательно, Корнелий Люцианович, если выйдет книжка его стихов. Это непременно надо сделать. Мы с ним переписывались пять лет, и очень интересно, как видно по письмам можно проследить, как из мальчика, пишущего с грамматическими ошибками, он сделался взрослым человеком. Последняя открытка написано за несколько дней до смерти. Потом сообщение о его гибели и конец. Больше из внешнего мира до Вашей телеграммы я не получала. А ведь так прошло 5 лет. Наконец, я очутилась в Караганде, не потому чтобы мне этого хотелось, а потому, что так было положено немке.
Мне дали лопату в руки и сказали, что я зачислена в спецпереселенки, имею права жительства только в Ленинском районе гор. Караганды (так и в паспорте написано). Правда, очень скоро выяснилось, что если улицы, города будут прокладываться моими силами, то понадобится слишком много времени на эту работу, и мне удалось устроиться в лабораторию на более легкую работу. Снять наложенное на меня ограничение может только Москва. Мне не верится, что я когда нибудь вернусь, но я фаталистка и, если мне положено жить в Москве, то так оно и будет.
В Вашем письме мне как бы ставится ряд условий, при соблюдении которых я могу рассчитывать на возвращение. Даю, как это говорится, торжественное обещание больше не чудить, жить тихо, спокойно и заниматься делом, о котором Вы пишите. Я очень устала от всего, мне уже 51 год, и чувствую я себя совсем старухой. Не сердитесь, Корнелий Люцианович, что эти мои слова звучат несколько иронически, это потому, что ко многим своим поступкам прошлого я отношусь сейчас иронически. Но что поделаешь, жизнь прожита, и изменить ничего нельзя.
Передайте привет всем знакомым и благодарность за внимание и заботу. Сердечный привет Вере Михайловне [имеется в виду В.М.Инбер — прим ред]. У нас читали ее Ленинградский дневник запоем. Это было еще в Коктункуле.
Пишите мне. Я каждый день перечитываю телеграммы, щупаю их, чтобы убедить себя, что они действительность, и все не верится.
Жму Вашу руку. До свидания. Л. Багрицкая.
12/1-47
РГАЛИ 1604-1-485-8
[Караганда, 23 января 1947]
Дорогой Корнелий Люцианович, с тех пор, как я узнала, что в Москве есть люди, которые меня помнят и которые хотят изменить течение моей жизни, я потеряла и присутствие духа и покой. Ценой долгих философских рассуждений о бренности земного существования, мне казалось, что я обрела полное равнодушие ко всему. Но стоило только мне получить первую Вашу телеграмму – первую весть из другого, как я думала, потерянного мною навсегда, мира – как все философское спокойствие исчезло немедленно. Я теперь только и живу надеждой на возвращение к прежней жизни. Не иметь из Москвы известий в виде телеграмм или писем, стало для меня мучительным. Я ежедневно перечитываю все полученное от Вас и мне все же не верится, что это настоящие телеграммы и письмо, а не плод моего воображения. Письмо Ваше я знаю наизусть и все же я каждый день обязательно его перечитываю. Хотя Вы пишите, как бы от лица многих, но так как Вы первый мне написали, то я и считаю Вас самым настоящим своим другом и единственным человеком, с которым я хотела бы откровенно обо всем говорить. Конечно, есть еще сестры, но с ними как то еще отношения не наладились. Может быть в этом виновата почта, но мне кажется, что с их стороны нет такого ко мне расположения, как с Вашей.
Напишите мне, дорогой Корнелий Люцианович, насколько реален мой переезд в Москву. Уверены ли Вы, что мне дадут разрешение? И что мне надо делать? Или мне надо просто ждать? Сколько должно пройти времени, пока выяснится мое положение? Может быть на это понадобится год или два? Я должна знать, чтобы запастись соответствующим терпением. А то нервы мои за этот месяц совсем истрепались.
Я хотела бы знать, о ком Вы пишите в своем письме. Если это Иг. Пост., то тогда, конечно, я буду уверена, что и я смогу вернуться, если уже он смог это сделать. Не подумайте, пожалуйста, что этот человек хоть в какой нибудь степени меня интересует. Меня интересует только его пребывание в Москве, потому что тогда и мне должны разрешить приехать, как лицу по всех тех делах совершенно второстепенному.
Очень прошу Вас, Корнелий Люцианович, поддерживайте бодрость моего духа хоть маленькими сообщениями, только пишите почаще. Это мне необходимо. Никогда не посылайте оплаченных ответов. На почте все так построено, что эти оплаченные ответы все равно пропадают. Слишком сложно и долго надо добиваться их получения.
Не посылайте также мне денег. Нет смысла. Хотя мой заработок и очень невелик – 350 р. в месяц, но что же делать, раз деньги получить нет возможности. Ваша тысяча рублей до сих пор еще не дошла до Караганды и, говорят люди, что это распространенное явление. Деньги часто пропадают совсем.
После Вашего письма я впервые перечитала письма моего Севы, как литературный материал. Мне кажется, что они представляют интерес не только для меня. Нет ни одного письма, не посвященного поэзии или драматической студии, где он работал. С самого первого письма и до последнего – это или стихи или о стихах или о своей литерат. работе. Так с 38 г. и до 42. Письма все до одного у меня сохранены. Я думаю их постепенно каждое переписать, а копии отсылать Вам, если Вы этого хотите. Напишите, стоит ли так сделать.
Простите, Корнелий Люцианович, за мою назойливость и будьте ко мне снисходительны. Я слишком долго была одинока.
Мой самый сердечный привет передайте Вере Михайловне. Также всем другим друзьям.
Жду от Вас известий.
Жму Вашу руку.
Преданная Вам Л. Багрицкая.
23/1-47 г.
Первое письмо я послала вам 12/1.
Получили ли Вы его?
Л.Б.
РГАЛИ 1604-1-485-10
[Караганда, 2 февраля 1947]
Дорогой Корнелий Люцианович, получила Ваше второе письмо и чувствую, что настроение Ваше во в отношении меня изменилось.
Корнелий Люцианович, не думайте обо мне хуже, чем это есть на самом деле. Я в этом письме ничего объяснять не буду, т.к. все, по моему, достаточно ясно изложено в прилагаемом ходатайстве. Я прошу Вас сообщить Симе [С.Г.Суок — младшая сестра Л.Г.] о получении моих документов и дать ей также прочесть все посланное. В случае, если Вы забракуете, то поступите по своему усмотрению и не продвигайте дальше. Напишите мне в таком случае, как надо поступить. Если же мое ходатайство будет Вами одобрено, то прошу передать Фадееву. Пусть Сима потрудится, снимет копии с извещения о смерти и с характеристики, которые оригиналы Вы сохраните у себя, и заверит у нотариуса. Я, конечно, могла бы сделать это и здесь, но наша лаборатория находится за городом, в степи, от места нотариальной конторы очень удалена, я должна потратить на это целый рабочий день, отпроситься с работы, я когда я смогу это сделать, я не знаю. Для ускорения прошу Симочку пойти мне навстречу. Я ей также пишу об этом. В выборах я участвовать буду, в профсоюз уже подала заявление, на днях буду принята, это простая формальность. Я ведь очень недавно на этой работе. Деньги от Литфонда пятьсот рублей получила ровно на десятый день со дня отправления, потому что они посланы почтой. С телеграфными переводами всегда так бывает, как с Вашим. К сожалению Вашей 1000 рублей так и нет до сих пор, но только не думайте, что это какое то ограничение для меня. Вообще, кроме местожительства, никаких других ограничений у меня нет. Конечно, это очень важное ограничение, но я знаю два случая моих знакомых уже, когда ходатайства были удовлетворены. Писать местным инстанциям нет смысла, т.к. они этих вопросов самостоятельно не решают и посылают в Москву. Они являются только передаточной инстанцией. Мне кажется поэтому, что путь через Союз писателей будет более короткий тем более, что они меня поддержат, как я надеюсь. Я знаю очень много случаев, когда фронтовики добивались снятия ограничений со своих родителей. Это просто массовое явление.
Жду от Вас известий и отзыва на мое послание. Жму Вашу руку. Благодарю Вас за все Ваши заботы.
Л. Багрицкая
2/II-47 г.
РГАЛИ 1604-1-485-11
[]
Опись
ценного письма, посылаемого по адресу: Москва 9, проезд Художественного театра, дом 2, квартира 13.
Зелинскому Корнелию Люциановичу.
- Ходатайство на имя Министра Внутренних Дел.
- Заявление на имя Генерального Секретаря Союза Советских Писателей тов. Фадеева.
- Извещение о смерти В.Э.Багрицкого, адресованное на имя Багрицкой Л. Г., в конверте.
- Характеристика Багрицкой Л. Г.
- Частное письмо Зелинскому К. Л.
Всего в ценном письме 5 (пять) документов.
Л. Багрицкая
2/II-47
РГАЛИ 1604-1-485-13
[Караганда, 6 февраля 1947]
6/2-47
Дорогой Корнелий Люцианович, посылаю первое Севино письмо. Я сохранила в точности орфографию, расположение строк, так что, кроме почерка, этот список воспроизводит оригинал полностью. На нем нет даты, конверты же почти нигде не сохранились, но «I» поставлено у него в письме, кроме того, это письмо написано после зимних школьных каникул, так что относится оно к январю 1938 г. Сева был тогда в восьмом классе, в возрасте почти 16-ти лет. Он родился 19 апреля 1922 года в Одессе на Коблевской улице (против дома, где родилась его мамаша, т.е. я), в квартире Ольги Густавовны, которая была в то время еще Россинской. Это ее первый муж и отец Игоря, моего племянника. Сева с Игорем учились в Москве в одной школе и были очень дружны. Иначе они не говорили друг о друге: «мой брат». Игорь был на класс старше, а возрастом старше на полтора года. В то время мы занимали с Эдей у О. Г. комнату, были бедны и презираемы за бедность и безалаберность другими ее квартирантами – нэпманами.
Вот так можно писать без конца. Одни воспоминания нанизываются на другие, но все это беспорядочно, без всякой системы. Оказывается писать что либо самым простым языком и то очень и очень трудно. Я не знаю удастся ли мне записать первые Севины годы или нет. Прийдется, вероятно, записывать на отдельных бумажках просто все, что приходит в голову, а потом уже расположить по порядку. Потому что никак невозможно заставить свою память работать в хронологической системе.
Жду Вашего отзыва на мои заявления. Если что не так, напишите, исправлю, изменю. Получила от Симы подробное объяснение, как сняли с нее немецкую национальность. Я уверена, что снимут и с меня, а в остальном я ничем не отличаюсь от всех тех, что уже вернулись. Я теперь очень надеюсь на возвращение, и просто нет никаких сил ждать разрешения.
Получила от Литфонда 500 р. и обещание выслать еще 1500 по заполнении обязательства. Не знаю, где утвердиться снова в авторском праве. Ведь нет учреждения, которое его у меня отобрало. Здесь, в Караганде, вероятно, будет трудно это сделать. Просто я не знаю к кому обратиться.
К большому сожалению Ваша 1000 р. где то пропала. Так и нет ее. Может быть Вы смогли бы изменить ее отправку с телеграфной на почтовую, тогда деньги приходят аккуратно на 10-й день.
До свидания, Корнелий Люцианович, жду Ваших писем.
Преданная Вам Лидия Багрицкая.
РГАЛИ 1604-1-485-18
[Караганда, 7 мая 1947]
Дорогой Корнелий Люцианович, за все, что Вы для меня делаете, я признательна настолько, что не знаю, как и писать об этом. Поэтому и писать не буду, нет подходящих выражений в моем бедном языке.
Последнее Ваше письмо, где Вы пишите о моем Севе, особенно ценно для меня. Каждое слово о нем для меня дорого. Не думайте, что я хочу, чтоб его только хвалили и восторгались его способностями. Мне как раз хочется все знать о нем, чтобы составить себе наиболее ясное представление – каким был мой сын. Когда у Вас будет желание и время еще что-нибудь написать о нем, знайте, что такое Ваше письмо будет самым дорогим.
Посылаю все письма, с 22 по 34, больше я ничего не получила. Последнее, №35, у Вас имеется в подлиннике (это извещение редактора о гибели). Вот и все.
Я надеюсь и очень Вас прошу – пришлите мне статью о нем до того, как она будет напечатана, хочется поскорее прочитать. Я думаю Вас не затруднит моя просьба, т.к. у Вас – машинка.
Сегодня получила книжки – первое конкретное доказательство того, что я снова начинаю существовать, как член семьи Багрицких. К сожалению у меня нет возможности подарить эти книжки. Можете судить, как ограничен круг моих друзей – он сводится почти к нулю. Я их сохраню для себя. Также я не знаю, что надо делать с оставшимися четырьмя экземплярами. Поступите по своему усмотрению или сохраните их у себя. Если Сераф. Густавовна захочет, дайте ей один.
Мне очень хотелось бы иметь «однотомник», сделанный еще самим Эдуардом и вышедший после его смерти. Но думаю, что мое желание неосуществимо. Вероятно, эта книга принадлежит к числу библиографических редкостей.
Пожалуйста, Корнелий Люцианович, не стесняйтесь давать мне советы. Я с радостью их всегда принимаю, т.к. знаю, что Вы ко мне дружески расположены и желаете мне добра.
Маше пишу и прошу Вас передать ей мое письмо, боюсь, что другим порядком оно может не попасть ей в руки.
Так как я не знала взаимоотношений Симы с Машей, то уже выслала доверенность, считала, что это только формальность. Если Вас не затруднит, переговорите с Симой, чтоб она пока воздержалась от визита к Маше; скажите, что я прошу об этом. Я сама ей также напишу, но Ваше письмо прийдет раньше.
Теперь о деньгах, для меня совершенно неожиданных, и в этом я также чувствую Вашу заботу. Мне хочется распределить их следующим образом. Серафиме Густавовне 5 тысяч (сможет ли она их получить?), мне сюда, в Караганду, также 5 тысяч, т.к. всегда может случиться что либо непредвиденное, 2 тысячи Литфонду, триста рублей Маше в подарок – старушка наверное живет из чужих рук, а остальные пусть остаются до моего приезда, если он когда либо совершится.
Я также думаю, что раньше осени мой переезд никак не сможет совершиться, да сейчас даже и некуда ехать. Как Вы знаете, у обеих моих сестер нет жилплощади, они сами живут «из милости». Вся надежда, что Сима в конце концов получит комнату. Тогда, конечно, и я буду обеспечена углом.
Корнелий Люцианович, очень боюсь, чтоб Вы не обиделись, поняв мои слова как нибудь превратно. Честное слово, — я от чистого сердца, — очень хочется принести Вам какую нибудь пользу. Если Вам надо, а теперь наступает лето, люди лечатся и отдыхают, для этого нужны свободные деньги, используйте мои, которые останутся на счету «Правды» «мертвым капиталом» до моего приезда, — до осени, во всяком случае. Возьмите такую сумму, какая Вам нужна. Я буду очень рада, если Вы не откажетесь от моего предложения. Если для этого нужна доверенность или письмо Ступникеру [А.М.Ступникер, сотрудник различных московских газет и журн] – напишите, я вышлю.
Жду от Вас писем. Пишите и давайте побольше советов. Это такая радость жить с сознанием того, что есть люди, которых ты можешь считать своими друзьями.
Вере Михайловне я также напишу.
Я давно написала бы, но стеснялась.
До свидания. Всего Вам хорошего.
Л. Багрицкая.
7/V-47 г.
РГАЛИ 1604-1-485-22
[Караганда, 12 октября 1947]
Дорогой Корнелий Люцианович, простите, что так долго не писала вам. Как вы знаете, было не до писем. Спасибо за участие. Вокруг меня все умирают, а я живу без конца. И умирают всегда люди, перед которыми я остаюсь в неоплатном долгу за то, что они для меня сделали.
Вы знаете, Корнелий Люцианович, со смертию моего профессора мне у меня прошло желание вернуться в Москву. Пока он был жив, он всячески разжигал и поддерживал установку, что мне необходимо жить в Москве. Сейчас же мне кажется, что это не надо. Пользы для работы над изданием стихов Эдуарда я не принесу. Стала стара, память ослабела, и хочу только покоя в самых скромных условиях. Я уверена, что и без меня все будет в порядке, даже думаю, что вы и сами это знаете. Просто ваше доброе сердце из жалости ко мне заставляет вас писать мне разные приятные вещи. Я очень ценю ваше отношение ко мне, но разрешу себе вас не послушаться и никуда не поехать. Поэтому бросьте всякие заботы об этом. Если не напоминать, то все забудется, и дело с моим освобождением из Караганды замрет само по себе.
Поверьте, что мне и здесь хорошо. К работе в лаборатории я привыкла, из комнаты пока не гонят, считают хорошим работником. Конечно прожить на мою зарплату невозможно. Но я надеюсь на авторский гонорар за Эдины стихи. С этими деньгами буду, вероятно, обеспечена надолго. Тем более, что за эти годы научилась жить скромно.
Буду просить вас, Корнелий Люцианович, сообщить мне на какие суммы и когда я могу рассчитывать. Я хочу, чтоб все причитающиеся мне суммы деньги переводились бы сюда, в Караганду, на мою сберкнижку, которую я себе заведу для этой цели. Очень надеюсь на вас, что вы будете соблюдать мои интересы. Больше мне надеяться не на кого.
Мне очень стыдно, что я до сих пор не вернула Литфонду ссуду. Произошло недоразумение, о котором больно говорить. Я была уверена, что деньги уже давно возвращены. На этих днях в Москву едет моя знакомая Таисия Георгиевна Суворова, которой я даю доверенности на получение остающихся денег у Хесина. Она позаботится, чтоб все было сделано в отношении Литфонда. Просила ее зайти к вам. Она в курсе всех моих дел, и я ей безгранично доверяю. Она все обо мне расскажет. Помогите ей получить у Маши все, что может представлять для меня ценность. Я подразумеваю не материальную ценность. Она же передаст Маше обещанные 300 руб.
Вот пока все, о чем я хотела вам написать.
И еще у меня такая просьба: можно ли выписать для меня Литгазету.
Если нельзя сейчас, то хотя бы с нового года, на весь 48 год. Таисия Георгиевна уплатит стоимость подписки.
Будьте здоровы и не забывайте меня.
Л. Багрицкая
12/IX-47 г.